В огненном аду.

Я не отношусь к тем, кто быстро меняет свои убеждения, то есть приспосабливается к ситуации. Кто в угоду политическим завихрениям может перечеркнуть прошлое, облить грязью предшественников, в том числе родственников. Я горжусь и до последнего издыхания буду гордиться отцом и его сверстниками, его поколением, их подвигом. В отличие от нынешних «суперменов», пытающихся всякими путями увильнуть от сыновнего долга перед Отчизной — от службы в армии, наши отцы в трудную минуту заслонили собой Родину.

Мой отец, Петр Ефимович Денисов, ушел в армию в сентябре 1942 года в 17 лет. До этого успел он закончить Кудымкарский сельхозтехникум и получил специальность агронома. Практика прошла на полях войны. Офицерские курсы в Перми в Красных казармах закончить не удалось: обстановка на фронте ухудшилась. Прошел ускоренные курсы бронебойщиков в Свердловске и попал на фронт.

Отец начал воевать в июне 1943 года в составе 22-й танковой бригады 1-й танковой армии Воронежского фронта, на южном фасе Курской дуги. Вначале во втором эшелоне танкисты прикрывали направление на Обоянь. В 1-м танко-десантном батальоне был отец автоматчиком, бронебойщиком, командиром отделения ПТР, а чуть позже, после прохождении армейских курсов, башенным стрелком-пушкарем, командиром башни танка Т-34.

Бои шли тяжелые и кровопролитные. По рассказам отца я ясно представляю себе, как жарко было и на земле, и в воздухе. Как-то раз наших бойцов, раненных в тех боях, собрали в глубоком овраге Бои шли тяжелые и кровопролитные. По рассказам отца я ясно представляю себе, как жарко было и на земле; и в воздухе. Как-то раз наших бойцов, раненных в тех боях, собрали в глубоком овраге, недалеко от передовой: их не успевали своевременно вывозить я тыл. Долго висела над этим местом «рама», самолет-корректировщик. Он-то и навел на этот овраг до 50 «юнкерсов». Мало кто из раненых выполз из этого ада.

В один из июльских дней нагрянуло на нашу полосу обороны множество танков и пехоты немцев. Кругом все горело. В воздухе висело не меньше сотни самолетов. Они не давали поднимать головы. Даже дышать и то не хватало воздуха. В 20 метрах от отца была позиция бронебойщика сержанта Александра Филимонова. Вместе подожгли 6 танков. Вдруг сквозь шум боя донеслось: «Филимонова убили!» Пулеметная очередь из немецкого танка ударила по брустверу, где Саша занимал оборону со своим отделением. И заряжающий, и Филимонов остались лежать на дне окопа с разбитыми головами. Да и вообще многие бронебойщики погибли в том бою. Когда оказались в полукольце, то поступила команда отходить. Отход был беспорядочным, так как командира десантной роты капитана Саржумартова убило. Но все же друг друга из виду не теряли. Убитые, конечно, остались. Из тяжелораненых тоже многие не вышли.

После тех боевых операций вывели 22-ю танковую бригаду на переформирование. Здесь отец и получил новую специальность — наводчик танкового орудия (пушкаря).

И вот он, танкист, снова в тяжелых боях. По его же признаниям, было страшно. Но перед наступлением к ним подходили молодые политработники, комсорги, в основном вчерашние учителя. Они подолгу беседовали с бойцами, успокаивали: «Ребята, не бойтесь врага! Мы с вами вместе идем в бой». И действительно, они первыми поднимались в атаку и в числе последних выходили из сражений. Многие из этих славных ребят остались на Курской дуге.

И вот представляю другую картину. Танки стоят закопанными по самые башни, а в небе над ними идут воздушные бои. Танкисты настраивают свои рации на частоту летчиков. В шлемофонах слышатся их переговоры. Радуются, когда летит на землю стервятник с крестами.

Вот столкнулись в воздухе, загорелись и рухнули на землю два самолета. Обрадовались было — долетались фашисты. Но скоро все поняли ошибку. Это в карусели боя врезались друг в друга наши соколы. И такое бывало...

В одной из дуэлей с танками врага вспыхнула «тридцатьчетверка» отца. Через нижний десантный люк экипаж покинул горящую машину. Только отбежали метров на 50, как сдетонировали снаряды, и башня танка отлетела в сторону. Дорогу к своим секли гитлеровские автоматчики. Под их огнем с трудом удалось добраться до своих.

Когда я расспрашиваю отца о войне, то он всегда говорит: «Да разве только это было! Да разве ж только эти ребята погибли! Были тысячи и тысячи смертей. Много молодых, крепких ребят погибло и на моих глазах».

...Много было у отца боев после Курской битвы. Две медали «За отвагу», два ордена Красной Звезды, два ордена Отечественной войны I-й и II-й степени, медали «За взятие Кёнигсберга», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» да грамоты Верховного главнокомандующего говорят о пройденном им боевом пути.

Но чаще всего все же вспоминает отец бои на Курской дуге. В этом великом сражении он принял боевое крещение. Здесь ему вручили комсомольский билет, который он бережно хранит до сих пор. Только после этих воспоминаний ночью долго ворочается старый солдат и не может уснуть. Слышен скрежет зубов. Это снова он там, в огненном аду...

На снимке: мой отец, Петр Ефимович Денисов.

И. ДЕНИСОВ.
по материалам газеты "Парма"

НА ТРУДНОМ ПУТИ К ПОБЕДЕ

Непроходящей с годами, сжимающей сердце болью о погибших старших братьях и боевых друзьях, незримыми «кровоточащими» ранами в душах, тяжелыми увечьями да рубцами ран на телах осталась Вторая мировая в памяти этих ветеранов. На пути к логову врага их выбил из строя горячий металл войны. И пускай по улицам поверженного Берлина прошагали другие, эти воины сделали все для того, чтобы на фронтоне рейхстага развевалось алое полотнище Победы.

Своими воспоминаниями делится житель деревни Заречный Пешнигорт, кавалер орденов Красной звезды и Отечественной войны I-й степени, командир саперного взвода отдельной штурмовой инженерно-саперной бригады 3-го Белорусского фронта младший лейтенант Григорий Иванович Хозяшев.

«У меня подходила к концу срочная служба на Дальнем Востоке, когда началась война. Она постоянно напоминала о себе горестными сводками Совинформбюро, поступающими из госпиталей выздоравливающими бойцами и командирами, маршевыми подразделениями, убывающими на Западный фронт да в нагрудном кармане письмом из дому, известившем, что в боях под Москвой погиб мой старший брат Николай.

Свой первый бой я принял на Калининском фронте командиром отделения в роте автоматчиков 129-й особой лыжной бригады резерва главного командования в марте 1942 года. Во время контрнаступления наша рота полегла почти вся, а я был ранен в руку и ногу. После госпиталя попал на I-й Прибалтийский фронт в саперные части. Строили оборонительные рубежи, мосты, дороги, устанавливали минно-взрывные заграждения. А в наступательных операциях обеспечивали маневр войск и техники.

В январе 1944 года меня направили в Ленинградское военно-инженерное училище. Через 8 месяцев учебы принял под командование саперный взвод, с которым в октябре 1944 года в составе войск 2-го Белорусского фронта в Восточной Пруссии в районе Мемеля участвовал в ликвидации Курляндского котла. А затем перебросили на штурм Кёнигсберга. Наступая с севера, наши части перерезали железную дорогу на порт Пиллау. А в ночь с 4-го на 5-е апреля саперы бригады проделали проходы в минных полях. Утром, после артиллерийской подготовки, началось общее наступление. Во второй траншее обороны врага в противотанковых рвах и в болоте завязла группа наших «тридцатьчетверок». Им на помощь были посланы наши саперы-штурмовики. Я заметил, как среди копошащихся возле танков людей появились взлеты разрывов. Был убит командир роты, ранены многие бойцы. А вскоре и сам получил ранение в живот...»

И. ДЕНИСОВ.
по материалам газеты "Парма"

Мемуары десантника

В воскресный день ветеран Великой Отечественной перешагнул порог моего дома. Зашел ненадолго, да припозднился. Барановский «диалектﾻ да складный, образный А. А. Яркова смешался с дымом крепкого табака. «... мой отец как волк был, здоровенный. Воевал он в Первую мировую и рассказывал как во время затишья с немцами братались. Друг к другу ходили махорку курить... Отец кузнецом работал. Он всё умел и меня учил. Без дела не мог сидеть и даже тогда, когда мы в лесу заготавливали уголь, он плёл из еловых корней корзины. А дома то прилаживает дно к ведру, то кому печку кладет. А я держу лучину... Линейкой как-то меня ткнул. Оставил меня присматривать за скотом. А я купаться на речку убежал... В 36 году хлеба немного было. Я в больницу, к матери пошел. Она мне в окошко котлету дала. Операцию сделали. Умерла. Детство на этом закончилось. Сам хлеб пёк. А когда урожай удался, отец каждый день велел брагу варить. Выпьет, легче ему. Тут и мужики зайдут... Старики учили меня как скирды ставить. Работал на косилке, пахал, стога ставил, с отцом печки перекладывал... Тогда некогда было сачковать.

После 6-го класса в Березниках учился на столяра. В тот день, когда война началась, был дневальным. Вернулся домой и трудился в колхозе. На болоте около Бобунево сосняк грузили. Пришел дед Пронька Кольки: «Пойдёмте, детки. Повестки на вас есть...»

Когда стали выходить из дому, еще не перешагнули порога, как отец перекрестил мой лоб караваем хлеба. Благословил. Обычай, видимо, такой был. До станции шли торопливо четыре дня. Дым-мороз... Бершетские лагеря. Полковая школа. А в Тюмени Таллинское пехотное училище. Но ни на сержанта, ни на офицера доучиться не дали. Ивановская область, лесная глушь, землянки, 14-я воздушно-десантная бригада. Гоняли и кормили хорошо, чтобы во вражеском тылу были не доходягами. Поверх аэростата сядем втроём, а четвертый сталкивает. Кто не спрыгнул, тот спину ощупывает. А в двухмоторный «Дуглас» набиваются около двадцати человек. Сыплемся как картошка в яму.

3-й Украинский фронт. Комбриг, полковник Юматов: «Кто из вас сидел на гауптвахте? Три шага вперёд!» В строю осталось мало: «Ну,орлы! Я с вами тогда воевать пойду». Шкодливый был, да как отец. Батей и называли его. Бригаду бросали, где тяжелей было. Прорыв сделаем. Тогда другие части остатки перемалывают, а нас снова в прорыв.

В конце войны немцы сильно огрызались. Впереди власовцы, немцы за ними, чтобы назад не побежали. В Венгрии ждали монгольских лошадей. Пушки нечем стало таскать. Был сапёром, связистом... Везде успел.

Подошли к озеру Балатон. Видимо, неверные сведения дали, «Катюши» задели своих. Лежат...

Будапешт. Тогда были во 2-ом эшелоне. Грязные как поросята, а спали на пуховых подушках. Здесь, в подвале, венгерского генерала поймали. Он, мадьяр, оделся в гражданское. Хвост поджал... А в Австрии авиационный завод освобождали. Работали наши, угнанные: женщины и дети. На ногах деревянные колодки... Чего там только не было... Но некогда ведь с ними. Надо вперёд двигаться, теснить врага.

Альпы. Внизу яблони цветут, вверху снег. Говорят, не тает никогда. Перешли перевал и вышли в долину. Немцы технику пустили под обрывы. А австрияки винтовки в землю воткнули. Навоевались. Здесь и встретились с американцами...» Афонасий Михайлович наклонил низко голову и о чём-то долго молчал. Не путал его думы и я. «Отец умер в 58-ом», - продолжил он разговор. «Родным, говорят, самим нельзя хоронить. Степенный нынче народ. Я сам отцу и гроб сколотил. И яму...

Жил я, Иван... Всяко ведь жил. Ничего мне не надо было. Корову продал. Сейчас козу держу. Литра два, видимо, даёт и хватает. Вот только построиться не смог. Зять приедет, пермский, говорит, что сапожник без сапог. А пенсию получаю на общих основаниях, колхозную. Никто с моей контузией не считается...

Аэродром мы тогда взяли, около Вены, 8 апреля. Я корректировал 82-хмиллиметровую батарею. На километр вперёд залез. С собой автомат, американский индукторный телефон. Левее!.. Правее!.. Ближе!.. Дальше!.. Чтобы их в вилку взять. Мутосить. Час прошёл ли, нет ли? Они ведь тоже не спят... А чем контузило? Миной или снарядом?.. Ладно, хоть не порвало. Двое суток без сознания был. Продыбался. Перед глазами рябит. Заикался сильно. Но где я? Это передвижной санбат, город Тулин... Справка о контузии была да размокла. Ну должен же быть, наверное, в архивах дубликат. Я ведь не сам написал об этом в красноармейской книжке. А то, что печати нет, так есть аппарат, писари... Если такая неразбериха тогда была, то кто поставит?..

Автобус долго ждать. Когда он придёт? Так-то бесплатно езжу. А на горку тяжело взбираться. Газы. Некоторые врачи ещё и психуют, от того, что не слышу. Особенно, «психиатрия».

А у Бандеры всё ещё, видать, наследники есть», — немного в сторону повернул рассказ ветеран. — «Видишь,Кузнецову памятник исказили. Я газеты почитываю же какие мало...»

Дядя Афоня снова, в который уже раз растопил цигарку из самосада. А я отвёл глаза в сторону и думал, что сидят во ВТЭКе да в военкомате «дети Бандеры», у которых вместо сердца гнилая труха, которые ленятся выполнять профессиональный и гражданский долг перед защитниками Родины.

«Ну, ладно. Домой надо потихоньку идти», — старый солдат медленно встал с табурета да кашляя двинулся в сторону двери. А около порога опять послышался его голос: «Раньше ходил я ночь-полночь. Силушка была, друзья были. А нынче пойдёшь, так без одежды придёшь. Жулья в каждой деревне хватает. Да ещё тропка верховая. Иду, как по жёрдочке. Бедро всё ещё болит... А в подвиге моём ничего такого не было. Воевал, как все. Только мы тогда не считались с тем, живые или нет».

И. ДЕНИСОВ.
по материалам газеты "Парма"